Не только поэт но и замечательный художник, после длительных путешествий по Италии, жизни в Париже и Москве, выбирает для себя совершенно необыкновенное, особое место обитания - крымский городок Коктебель. Невероятно красивая природа, море, горы, напоенная солнцем и древнеми легендами и историями земля вдохновляет на писание акварелей.

Фиалки волн и гиацинты пены
Цветут на взморье около камней.
Цветами пахнет соль...
Один из дней,
Когда не жаждет сердце перемены
И не торопит преходящий миг,
Но пьет так жадно златокудрый лик
Янтарных солнц, просвеченный сквозь просинь.
Такие дни под старость дарит осень...

 Автобиография

Написана Волошиным в связи с 30-летием его литературной деятельности (от времени первой публикации в печати, в 1895 г.)

1.Сейчас (1925 г.) мне идет 49-й год. Я доживаю седьмое семилетье жизни, которая правильно располагается по этим циклам:

1-ое семилетье: Детство (1877—1884).Кириенко-Волошины — казаки из Запорожья. По материнской линии — немцы, обрусевшие с XVIII века.
Родился в Киеве 16 мая 1877 года в Духов день.
Ранние впечатления: Таганрог, Севастополь. Послед­ний в развалинах после осады, с Пиранезиевыми деревьями из разбитых домов, с опрокинутыми тамбурами до­рических колонн Петропавловского собора.
С 4-х лет — Москва из фона «Боярыни Морозовой». Жили на Новой Слободе у Подвисков, там, где она в те годы как раз и писалась Суриковым в соседнем доме.
Первое впечатление русской истории, подслушанное из разговоров старших,— «1-ое марта».
Любил декламировать, еще не умея читать. Для этого всегда становился на стул: чувство эстрады.
С 5 лет — самостоятельное чтение книг в пределах материнской библиотеки. Уже с этой поры постоянными спутниками становятся: Пушкин, Лермонтов и Некрасов, Гоголь и Достоевский и немногим позже — Байрон и Эд­гар По.

2-ое семилетье: Отрочество (1884—1891).Обстановка: окраины Москвы — мастерские Брестской железной дороги, Ваганьково и Ходынка. Поз­же — Звенигородский уезд: от Воробьевых гор и Кунцева до Голицына и Саввинского монастыря.
Начало учения: кроме обычных грамматик, заучиванье латинских стихов, лекции по истории религии, сочинения на сложные не по возрасту литературные темы. Этой раз­нообразной культурной подготовкой я обязан своеобраз­ному учителю — тогда студенту Н. В. Туркину.
Общество: книги, взрослые, домашние звери. Сверст­ников мало. Конец отрочества отравлен гимназией. 1-й класс — Поливановская, потом, до 5-гo,— Казенная -1-ая.

3-е семилетье: Юность (1891—1898).Тоска и отвращение ко всему, что в гимназии и от гимназии. Мечтаю о юге и молюсь о том, чтобы стать поэтом. То и другое кажется немыслимым. Но вскоре начинаю писать скверные стихи и судьба неожиданно приводит меня в Коктебель (1893).
Феодосийская гимназия. Провинциальный городок, жизнь вне родительского дома сильно облегчает гимнази­ческий кошмар. Стихи мои нравятся, и я получаю первую прививку литературной «славы», оказавшуюся впоследст­вии полезной во всех отношениях: возникает требователь­ность к себе. Историческая насыщенность Киммерии⁹ и строгий пейзаж Коктебеля воспитывают дух и мысль.
В 1897 году я кончаю гимназию и поступаю на юри­дический факультет в Москве. Ни гимназии, ни универси­тету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью. 10 драгоценнейших лет, начисто вычеркнутых из жизни.

4-ое семилетье: Годы странствий (1898—1905).Уже через год я был исключен из университета за сту­денческие беспорядки и выслан в Феодосию. Высылки и поездки за границу чередуются и завершаются ссылкой в Ташкент в 1900 году. Перед этим я уже успел побы­вать в Париже и Берлине, в Италии и Греции, путешествуя на гроши пешком, ночуя в ночлежных домах. 1900-й год, стык двух столетий, был годом моего духовного рождения. Я ходил с караванами по пустыне. Здесь настигли меня Ницше и «Три разговора» Владимира Соловьева. Они дали мне возможность взглянуть на всю европей­скую культуру ретроспективно — с высоты азийских плоскогорий и произвести переоценку культурных цен­ностей.
Отсюда пути ведут меня на запад — в Париж, на мно­го лет,— учиться: художественной форме — у Франции, чувству красок — у Парижа, логике — у готических собо­ров, средневековой латыни — у Гастона Париса, строю мысли — у Бергсона, скептицизму — у Анатоля Франса, прозе — у Флобера, стиху — у Готье и Эрредиана... В эти годы — я только впитывающая губка, я весь — глаза, Весь — уши. Странствую по странам, музеям, библиоте­кам: Рим, Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андор­ра... Лувр, Прадо, Ватикан, Уффици... Национальная библиотека. Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша.
В 1900 году первая моя критическая статья печа­тается в «Русской мысли». В 1903 г. встречаюсь с русски­ми поэтами моего поколения: старшими — Бальмонтом, Вяч. Ивановым, Брюсовым, Балтрушайтисом и со сверстниками — А. Белым, Блоком.

5-е семилетье: Блуждания (1905—1912).Этапы блуждания духа: буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Р. Штейнер. Период больших личных переживаний романтического и мистичес­кого характера.
К 9-му января 1905 г. судьба привела меня в Петер­бург и дала почувствовать все грядущие перспективы русской революции¹⁷. Но я не остался в России, и первая революция прошла мимо меня. За ее событиями я прозре­вал смуту наших дней («Ангел мщенья»).
Я пишу в эти годы статьи о живописи и литературе. Из Парижа в русские журналы и газеты (в «Весы», в «Зо­лотое руно», в «Русь»). После 1907 г. литературная дея­тельность меня постепенно перетягивает сперва в Петер­бург, а с 1910 г.— в Москву.
В 1910 г. выходит моя первая книга стихов.
Более долгое пребывание в России подготавливает раз­рыв с журнальным миром, который был для меня выносим только пока я жил в Париже.

6-е семилетье: Война (1912—1919).В 1913 г. моя публичная лекция о Репине вызывает против меня такую газетную травлю, что все редакции для моих статей закрываются, а книжные магазины объявляют бойкот моим книгам.
Годы перед войной я провожу в коктебельском затворе, и это дает мне возможность сосредоточиться на живописи и заставить себя снова переучиться с самых азов, согласно более зрелому пониманию искусства.
Война застает меня в Базеле, куда приезжаю работать при постройке Гетеанума. Эта работа, высокая и дружная, бок о бок с представителями всех враждующих наций. В нескольких километрах от поля первых битв Европейской войны, была прекрасной и трудной школой человечного и внеполитического отношения к войне.
В 1915 г. я пишу в Париже свою книгу стихов о войне "Anno Mundi Ardentis". В 1916 г. я возвращаюсь в Рос­сию через Англию и Норвегию.
Февраль 1917 г<ода> застает меня в Москве²¹ и большого энтузиазма во мне не порождает, т. к. я все время чувствую интеллигентскую ложь, прикрывающую подлин­ную реальность революции.
Редакции периодических изданий, вновь приоткрыв­шиеся для меня во время войны, захлопываются снова пе­ред моими статьями о революции, которые я имею наив­ность предлагать, забыв, что там, где начинается свобода печати — свобода мысли кончается.
Вернувшись весною 1917 г. в Крым, я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую — и все волны гражданской войны и смены правитель­ства проходят над моей головой. Стих остается для меня единственной возможностью выражения мыслей о совер­шающемся. Но в 17-ом году я не смог написать ни одного стихотворения: дар речи ко мне возвращается только после Октября, и в 1918 г. я заканчиваю книгу о революции «Демоны глухонемые»²² и поэму «Протопоп Аввакум».

7-е семилетье: Революция (1919—1926).Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах, еще более жестоких. Напротив: я почувствовал себя очень приспособленным к условиям революционного бытия и действия. Принципы коммунистической экономики как нельзя лучше отвечали моему отвращению к заработной плате и к купле-продаже.

19-й год. толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моем отрицатель­ном отношении ко всякой политике и ко всякой государ­ственности, утвердившемся и обосновавшемся за эти го­ды,— к борьбе с террором, независимо от его окраски. Это ставит меня в эти годы (1919—1923) лицом к лицу со всеми ликами и личинами русской усобицы и дает мне обширный и драгоценнейший революционный опыт.
Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Го­лода я вынес свою веру в человека (стихотворение «Потомкам»). Эти же годы являются наиболее плодо­творными в моей поэзии, как в смысле качества, так и количества написанного.

Но так как темой моей является Россия во всем ее историческом единстве, т. к. дух партийности мне ненавистен, т. к. всякую борьбу я не могу рассматривать иначе, как момент духовного единства борющихся врагов и их сотрудничества в едином деле,— то отсюда вытекают сле­дующие особенности литературной судьбы моих послед­них стихотворений: у меня есть стихи о революции, кото­рые одинаково нравились и красным, и белым. Я знаю, например, что мое стихотворение «Русская революция» было названо лучшей характеристикой революции двумя идейными вождями противоположных лагерей (имена их умолчу).

В 1919 г. белые и красные, беря по очереди Одессу, свои прокламации к населению начинали одними и теми же словами моего стихотворения «Брестский мир». Эти явления — моя литературная гордость, т. к. они свидетель­ствуют, что в моменты высшего разлада мне удавалось, го­воря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие. Поэ­тому же, собранные в книгу, эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой. Поэтому же они распростра­няются по России в тысячах списков — вне моей воли и моего ведения. Мне говорили, что в восточную Си­бирь они проникают не из России, а из Америки, через Китай и Японию.
Сам же я остаюсь все в том же положении писателя вне литературы, как это было и до войны.
В 1923 г. я закончил книгу «Неопалимая купина». С 1922 года пишу книгу «Путями Каина»²⁴ — переоценка материальной и социальной культуры. В 1924 г. написана поэма «Россия» (петербургский период).

В эти же годы я много работал акварелью, принимая участие на выставках «Мира искусства» и «Жар-цвет»²⁵. Акварели мои приобретались Третьяковской галереей и многими провинциальными музеями.
Согласно моему принципу, что корень всех социальных зол лежит в институте заработной платы,— все, что я произвожу, я раздаю безвозмездно. Свой дом я превратил в приют для писателей и художников, а в литературе и в живописи это выходит само собой, потому что все равно никто не платит. Живу на «акобеспечение» ЦЕКУ-БУ — 60 рублей в месяц.